Как рождаются боги. Когда рождаются боги. Откуда взялся Бог — кто же создал Бога

Оторванные уши бога История повторяется. Когда-то с пьедестала «центра вселенной» была свергнута Земля. Астрономия вынесла свой приговор, изменив статус планеты. Из точки «божественного средоточия», вокруг которого «все вращается и движется», Земля переместилась в

Повестка от Бога В этой связи я вспомнил такую знаковую ситуацию. Дело было несколько лет назад. Мне предложили вести рождественский концерт православного камерного хора «Благозвонница». Все должно было происходить в самом знаменитом концертном зале Москвы. Когда

«Без Бога не до порога» епископ Городецкий и Ветлужский Августин Символ веры Православие Пасха Общество Пасхальное слово Дорогие соотечественники! Событие Пасхи Христовой вынуждает нас глубоко, искренне и объективно осознать то, что произошло более двух тысяч лет

Рим, год 817 от его основания

Старый, испещренный морщинами и шрамами ветеран римской армии и бывший
центурион Сергиус Левий Янус вышел из прохлады здания Сената на лестницу, залитую
светом жаркого июльского полуденного солнца и, слегка прихрамывая, стал
спускаться по ней. Чувства, охватившие его, были давно забыты или даже
утрачены навсегда, как он ошибочно предполагал до сегодняшнего утра. Сергиус
был в состоянии сильного душевного волнения, или, сказать проще,
взбудоражен. „Надо же, Римский Сенат нашел, доставил, выслушал и даже
поблагодарил - и кого? Меня! Видать, я все еще не последний из граждан
этого сраного мира! Однако, что они затеяли? Зачем им понадобился мертвый
иудейский философ? Странно все, странно... Надо промочить горло.
Не каждый день тебя вызывают в Сенат! Чем не повод для жертвоприношения
лучшему из богов - Бахусу?“

Размышляя таким нехитрым образом, ветеран пересек Форум и углубился в лабиринт
улиц Виминала.
Вскоре острый пока еще глаз нашел искомое -
таверну с рассохшейся, почерневшей от времени доской с надписью, гласившей:
„Дионис и наяды“. Сергиус пнул ногой покосившуюся дверь под
вывеской и вошел внутрь. В харчевне было сумрачно и почти безлюдно. В нос
ударило чем-то кислым.
- Эй, хозяин! Кувшин твоего лучшего вина, да поживей!
Как из-под земли вынырнула тщедушная фигурка мужского пола в засаленной тунике
неопределенного цвета.Левий рискнул предположить, что когда-то она была белой...
- Господин желает большой кувшин?
- Нет, сначала маленький, на пробу!
Бывший центурион бухнулся на лавку у свободного стола. Впрочем, занят
посетителями был только один из семи-восьми столов харчевни. За ним сидели
трое мужчин неопрятного вида и неопределенного рода занятий. Типичные
представители столичного плебса, которые ничего и никогда в своей жизни не
делали и не умели делать, кроме как выпрашивать подачки у своих патронов и
и орать на Форуме: „Хлеба и зрелищ!“
Оценив мимолетно вновь вошедшего, они продолжили прерванную
беседу, запивая ее вином из большого кувшина, стоящего пред ними.
Довольно скоро и опять внезапно появился хозяин с заказанным вином в одной руке
и глиняной кружкой в другой, всем своим видом стараясь показать
новому посетителю безмерное уважение.
- Господин желает пообедать? У нас сегодня жаркое из...
- Я еще не сошел с ума, чтобы обедать в заведении, подобном твоему, - перебил
его Левий, - сколько с меня?
- Два сестерция, Господин!
Ветеран вынул из кошеля две медные монеты и бросил их на стол. Не дожидаясь,
пока хозяин заберет плату и уйдет, налил полную кружку и залпом осушил ее.
- Кислятина! А что твои наяды, такие же дрянные на вкус, как и вино?
- Молоденькие, очень хорошенькие девушки! Но они будут только к вечеру. Если
Господин желает дешево и...
- Не желает! - опять перебил Левий, - Я лучше совокуплюсь со старой хромой
козой, чем с девкой из такого клоповника. - Ступай!
- Как Господину будет угодно! - Фигурка опять исчезла.

Старый солдат уже пожалел, что зашел сюда, но давно укоренившаяся привычка не
разбрасываться деньгами заставила его опять наполнить кружку.
Ухо уловило обрывок разговора за соседним столом:
- ... Закидали два колодца на Аппиевой дороге дохлыми собаками. Они хотят
отравить нас всех!
- Откуда они взялись на наши головы, эти христиане?
- Из Африки. Там все началось, но пророк их не то иудей, не то сириец...
„ Разорви вас гарпии! Несете всякую чушь...“ - подумал Сергиус, - „Пойду-ка я
лучше к старому
пройдохе Аристофану. Гулять так гулять! У него
лучшее фалернское, которое я знаю. Там и пообедаю.“
Кувшин был пуст, зато живот наполнился приятным теплом и, главное, утренняя
тревога отступила на второй план. . . Ветеран встал, вызывающе-
презрительно бросил взгляд на оборванцев и твердой походкой вышел вон.

Старая дырявая калига, ты все еще жив? Рад видеть тебя, Сергиус! - так
приветствовал давнего приятеля грек Аристофан, владелец самой дорогой и
приличной таверны Квиринала. В числе его постояльцев были люди всаднического
сословия, чиновники магистратуры, солидные торговцы и примипилы
претория. Даже сенаторы не брезговали иногда заходить сюда. Левий не мог себе
позволить столоваться у Аристофана постоянно и посещал „Фермопилы“ лишь
иногда, в дни, когда душа требовала праздника, а Бахус - соответствующих
празднику возлияний.
- Здравствуй, здравствуй, сын плешивой греческой ослицы! - не менее дружелюбно
отозвался центурион, - Как идут твои дела? Я вижу, Меркурий все еще
любит тебя, как родного сына!
- Я и есть сын Меркурия и плешивой греческой ослицы, уже забыл?
– Причем внебрачный!
Приятели дружно рассмеялись.
- Кувшинчик неразбавленного водой фалернского?
- Два. Один возьму с собой. И перекусить что-нибудь попроще... Баранью
лопатку, белого хлеба, немного сыра и оливок... Найдется все это у тебя?
- Разумеется! Пойду распоряжусь, а ты устраивайся, где пожелаешь - гостей пока
немного...
Аристофан вышел из триклиния на кухню. Сергиус уселся на ложе и огляделся -
гостей и правда было мало и все незнакомые.
„Фермопилы“ являли собой разительное отличие от „Диониса...“ - высокие
сводчатые потолки, стены белого паросского мрамора, многочисленные фрески
на них и мраморный же пол, украшенный большой мозаикой, изображающей битву
спартанцев царя Леонида с полчищами Ксеркса. Стол, за которым сидел
Левий, а также ложе под ним были произведением искусного краснодеревщика.

Подошел мальчик с серебряной чашей, наполненной водой, и полотенцем,
переброшенным через плечо. Сразу же следом за ним девушка, по виду -
нубийка, с вином в одной руке и кубком зеленого стекла в другой. Она поставила
принесенное на стол и приняла покорную позу ожидания позади мальчика.
Сергиус омыл руки, вытер их полотенцем и жестом отослал обоих. „Хммм, хороша!“ -
подумал ветеран, глядя на упругие ягодицы рабыни, лишь слегка
прикрытые короткой полупрозрачной туникой. „А не посетить ли мне вечером
приличный лупанарий и воздать честь второму из любимых богов - Приапу?“
Левий вскрыл запечатанный воском кувшин, наполнил кубок янтарной душистой
жидкостью и неспешно, маленькими глотками принялся смаковать
благородный напиток...
- Ну, как тебе вино? - Аристофан опустился на стул напротив гостя. - Обед будет
вот-вот готов!
- Превосходное, как всегда! У тебя новая рабыня?
- Месяцев семь уже, как купил. Хороша, не правда ли?! Ты давненько не был у
меня. Надеюсь, боги благоволят тебе? Не исчерпались ли твои сбережения
из жалованья и доли военной добычи за двадцать пять лет?
- Серебро еще звенит - на мой век хватит!
- Значит, мы видимся не последний раз! Заходи в „Фермопилы“ почаще, я всегда рад
тебе, Сергиус!
- Благодарю тебя! Расскажи-ка мне лучше, что нового слышно в Вечном городе.
- Наш император Нерон (хранит его Зевс!) давал на днях представление в театре
Неаполя, декламировал, пел и играл на кифаре - как простой
балаганный актеришка!
- Да, я слышал. Куда катится мир... Полвека назад Великий Октавиан Август и
представить бы себе такого не смог!
- Но больше всего толкуют о христианах - христиане там, христиане тут... Вчера
на Бычьем форуме я слышал, как один торговец скотом рассказывал
покупателю, что приверженцы Христа на своих мессах пьют кровь младенцев и
поедают их плоть. Причем клялся всеми богами, что знает это из первых
рук! - Аристофан рассмеялся, - И еще говорят, что предводитель этой шайки, некто
Павел, сейчас здесь, в Риме. А ты что думаешь обо всем этом?
- Не знаю, что и думать... Бред какой-то! Даже самые кровожадные и дикие
варвары не пожирают младенцев - в крайнем случае умерщвляют их,
принося в жертву своим богам... А вот и мое мясо! - воскликнул старый солдат,
увидев приближающуюся к столу нубийку с большим серебряным подносом
в руках, - Она и вправду очень хороша! Ты сделал замечательное приобретение!
Девственница?
- Да, потому и так дорого обошлась мне - двенадцать тысяч сестерций! Грек
вздохнул и притворно-горестно воздел руки к потолку.
- Кстати о деньгах - сколько я должен тебе за вино и обед?
- Четыре денария.

Утолив голод, прихватив кувшинчик и попрощавшись с хозяином, Левий вышел из
таверны и направил свои не совсем твердые уже стопы в сторону дома.
Благополучно достигнув своей цели через полчаса, он прошел под аркой, пересек
внутренний дворик инсулы, поднялся на третий этаж и стукнул кулаком
в крашеную дверь.
- Эй, Марий, открывай! Это я, твой сосед снизу!
Послышался звук отодвигаемого засова, дверь приоткрылась и в образовавшемся
пространстве появилась статная мужская фигура.
- Тише, прошу тебя, Левий! Ребенок только что заснул. Чего тебе нужно?
- Я хочу потолковать с тобой за кружкой этого прекрасного вина! - Сергиус махнул
рукой с кувшином перед носом Мария, - Не бойся, я не желаю тебе
зла! Давай спустимся ко мне и поболтаем немного...
- Хорошо, но только ненадолго. Луция приболела и нуждается в моей помощи -
мальчик капризничает и плохо спит...
Мужчины спустились по узкой лестнице на этаж ниже. Левий открыл замок и толкнул
дверь плечом.
- Входи, прошу тебя!

Жилище бывшего центуриона было обставлено без претензии на роскошь, но со
вкусом - низкий обеденный стол с круглой мраморной столешницей на
трех бронзовых ножках, выполненных в виде львиных лап. Ложе со спинкой и два
стула, сделанные из ясеня и обитые мягкой тканью, на таких же львиных
лапах - все это окружало стол и являло собой единый ансамбль. Пестрый ковер с
изображениями мифических чудовищ был парфянского происхождения и
стоил когда-то очень дорого. Две полки на стенах были заставлены кухонной
утварью из керамики и бронзы. В другой комнате стояли два больших сундука
черного дерева, обитые медными полосами и массивная, черного же дерева, кровать
у стены напротив. Над сундуками по всей стене тускло блестели
доспехи и оружие старого воина, так же, как и их хозяин, наслаждающиеся
заслуженным отдыхом. От этого великолепия у Мария перехватило дух - по
сравнению с ветераном он, Луция и маленький Корнелий были нищими.
Сергиус взял с полки два керамических кубка и плоскую вазу с фруктами, поставил
все на стол, где их уже дожидался кувшин и сделал жест рукой в сторону ложа:
- Устраивайся поудобнее! Клянусь Бахусом, такого вина ты еще не пробовал! - Он
наполнил кубки и уселся на один из стульев, - Твой пророк ничего не
имеет против хорошего вина?
- Нет, но Он учит нас, что всего должно быть в меру - и вина, и пищи. Марий
скромно присел на ложе.
- Вряд ли эта заповедь понравится нашим обжорам-патрициям, - улыбнулся Левий, -
а что Назарянин говорит о женщинах?
- Наши братья и сестры называют Его по-гречески - Иисусом. Или еще Галилеянином,
поскольку Он родился там. О женщинах же говорит Он, что любить и желать
можно только свою жену...
- И эта заповедь мне не подходит, - Сергиус отхлебнул из кубка, - а правду
говорят, что вы на своих мессах пьете кровь невинных младенцев и
поедаете их плоть?
- Глупый и злобный наговор! Мы пьем глоток красного вина и едим кусочек хлеба,
которые символизируют для нас Его кровь и плоть.
- Чему еще учит Галилеянин?
- Самый тяжкий грех для нас, христиан, это убийство. Мы не только не должны
убивать, но и непротивляемся злу. Если ударили тебя по правой щеке -
подставь левую, - говорит Иисус.
- Хорошие дела! - воскликнул Левий, - А как же парфяне? Пикты, силлуры, даки и
прочие варвары? Ведь они разорвут империю на куски, если наши
легионеры перестанут убивать их. Нет, этот ваш пророк и его учение никуда не
годятся! Послушай, что я тебе скажу: я видел твоего Иисуса живым, как тебя
сейчас! Когда я был молодым, как ты, то служил в Иудее, в иерусалимском
гарнизоне. Скажу более того: я и есть тот командир легионеров, который
руководил казнью Йешуа и о котором твои сектанты наплели всякой лжи! Ни я, ни
мои парни не истязали его, я даже пожалел философа и дал
ему возможность быстро и без мучений умереть!

Марий сидел как громом пораженный и широко открытыми глазами смотрел на
Левия.
- Скажи, какой Он?
- Обыкновенный, как тысячи других иудеев. Я не увидел в нем ничего
божественного... Ты славный малый и жена твоя красавица. Боги не дали мне сына,
но если бы он был, то был бы похож на тебя... Возможно... Так вот что я тебе
хочу сказать: в Сенате что-то затевается против христиан и, зная
подлого жирного Вителлия, возглавляющего эту комиссию, что-то очень нехорошее.
Так говорит мне мое чутье, а оно меня никогда не подводило!
У тебя есть какие-нибудь родственники подальше от Рима?
- Брат с семьей в Брундизии. Откуда ты знаешь Вителлия?
- Отлично! Забирай жену и мальчика и отправляйся в Брундизий месяца на два...
Что? Вителлий? Неважно... Я служил под его командой, еще когда
он был трибуном-латиклавием Пятнадцатого легиона.
- Но я не могу... Мы просто не сможем дойти до Брундизия с Корнелием на
руках, а чтобы нанять повозку, у меня нет денег...
- Я дам тебе десять денариев - этого вполне хватит на путь туда и обратно!
- Но я не смогу отдать долг...
- Не надо ничего отдавать. Я подарю их тебе. - Ветеран потянулся к кошелю на
поясе.
- Нет, нет! Мы все равно никуда не поедем! - Марий протестующе вскинул руки
перед собой, - Особенно в час тяжких испытаний мы должны быть рядом
с братьями и сестрами и разделить их судьбу, какой бы она ни была!
- И ты и твоя Луция можете попасть на кресты, а что станет с маленьким
Корнелием?
- Христиане не боятся смерти - ведь она дает нам возможность вознестись к Нему,
увидеться с Ним, быть рядом с Ним в кругу единомышленников...
- Ты действительно уверен в этом?
- Я знаю наверняка! - Марий встал с ложа, - И благодарю тебя, Левий, но сейчас
позволь мне уйти - жена и сын ждут меня.

Не обронив более ни слова, центурион встал и направился следом за Марием к
двери. Он задвинул за ушедшим засов, вернулся к столу и одним махом
осушил кубок. Затем сбросил с себя все одежды, прошел в спальню и завалился на
кровать.
„Наверное, я не понимаю и никогда не смогу понять этих идиотов... Да и не нужно,
пожалуй... Просто хотел хоть раз сделать доброе дело, да и то не
получилось...“ Мысли в опьяненном вином мозгу возникали и исчезали плавно и
медленно. „А ведь это я создал их нового Бога... Ну не совсем
создал, но руку приложил - внес свою лепту, - как сказал бы Аристофан...
Вместе с первосвященниками.., Пилатом.., Павлом.., матерью пророка..,
жалко будет парня, если что.., потом еще эта продажная девка из Магдалы.., как там
ее звали...“
Мысли становились все тягучее и тяжелее, а потом вдруг провалились в черную
бездну. Сергиус заснул крепким сном нетрезвого и не особо
отягощенного муками совести и сомнений человека.
Пройдет не очень много времени, ветеран победоносной римской армии, бывший
центурион Сергиус Левий Янус умрет и ему не суждено будет узнать, во ЧТО выльется
эта обычная, давно произошедшая в далекой захолустной провинции казнь...

1. "Златогорец"

Большинство северян признают власть каждого божества из всего многочисленного клатазарского пантеона. Но есть и те, кто утверждает, что они сами хозяева своих судеб. Романтики и авантюристы, дерзнувшие перечить воле богов.

Как бы то ни было, Ниэль, прозванный за свою работу Падальщиком, не принадлежал ни к тем, ни к другим.

Когда Ниэль был моложе, он верил в самую старую мысль из всех, что посещали когда-либо умы клатазарцев. Боги жестоки. Они забавляются, наблюдая за страданиями смертных, пока те возятся у ног равнодушных создателей. Сейчас это убеждение скорее забавляло его, умудренного опытом четырёх с половиной десятков лет. Боги – это великие и измученные существа, древние как небо и звезды. Они крепко спят в своем Безвременье, или где-нибудь на дне океана, слишком уставшие после сотворения мира. Не следует тревожить их сон бестолковыми просьбами.

Ниэлю казалось, что он понимает Дремлющих. Иногда ему тоже хотелось лечь и забыться на пару-тройку тысячелетий.

Но только не сейчас.

"Клеть-Скорлупка", судно, нанятое им около года назад, быстро удалялось от берега, где уже начал заниматься рассвет. Несмотря на название, скрипящая посудина уверенно рассекала серые волны Бражного моря. С кораблями контрабандистов всегда так – неприметные и обшарпанные на вид, они порой не уступали в скорости клатазарским дозорным. Правда, наполовину в этом была заслуга рулевых, лучшие из которых как раз стояли за штурвалами судёнышек, подобных "Скорлупке".

А Ниэль был достаточно состоятелен, чтобы заполучить лучшего из лучших. Но сегодня он не смог отказать себе в удовольствии вести "Скорлупку" своими руками. Солёный утренний бриз трепыхал седые прядки волос, Падальщик щурился от летевших в лицо холодных капель. Внешне он оставался невозмутим, и только горящие серые глаза на широком костистом лице выдавали его ликование.

Его мысли вернулись к судну, затонувшему не более шести дней назад в Поющем проливе. По словам его соглятаев, мерильванские торговцы не принесли должной жертвы Хозяевам моря и поплатились сполна. Поднялся шторм, и волна, беснуясь, разбила "Златогорец" о камни, переломив корму как щепку. Но почему же люди спешат обвинить во всех бедах небожителей? "Златогорец" был обречён на неудачу еще до выхода в море. Падальщик знал, что чем длиннее корабль, тем яростнее его раскачивают волны, киль не выдерживает нагрузки и переламывается. Отец рассказывал это еще восьмилетнему Ниэлю, когда они сидели у берега, наблюдая за кораблестроителями.

"Чем больше корабль, тем скорее он развалится."

Намётанный глаз выхватил из темноты клыки тех самых скал, что знаменовали начало пролива. Падальщику мерещилось, что они с вызовом ухмыляются ему. Сейчас приходилось направлять "Скорлупку" внимательнее, хотя ветер был недостаточно силён, чтобы понести корабль к утёсам. Ниэль подал знак капитану. Смуглый темноволосый мужчина, рядом с которым бледнокожий Падальщик казался каким-то пепельным, а то и вовсе бесцветным, гаркнул короткую команду.

Палуба, казавшаяся погружённой в сон, ожила. Заспанные матросы сновали, как муравьи, зажигая лампы, убирая паруса и спуская на воду лодки. Ниэль с трудом сдерживал подступивший к горлу азарт, нетерпеливо барабаня пальцами по штурвалу.

Все их вылазки за последний год протекали по заведённому порядку, и каждый из бывших контрабандистов, а ныне мародёров, знал своё место в этом сложном ритме. Сначала они бросали якорь недалеко от предполагаемого места крушения, затем наступал черёд ныряльщиков.

Здесь ему не было равных. Но, двинувшись было к лодкам, Ниэль почувствовал руку на своем плече.

– Ты всё ещё уверен?

– Разумеется, – Падальщик с раздражением отдёрнул плечо.

– Корабль переломился пополам! Для тебя это совсем ничего не значит?

– Присказка твоего богобоязненного народа. Здесь правят другие законы, Гвилерм, – отмахнулся Ниэль. – Ты слышал, в какую бурю попала "Мантикора" месяц назад на этом же месте? Они еле унесли ноги, хоть им и пришлось пожертвовать частью кормы...Нашему торгашу, конечно, пришлось несладко, но такое случается, куда ни глянь.

– Так я не об этом тебе толкую. Пусть парни делают своё дело, тебе-то зачем соваться им под ноги?

Из-за плеча Ниэля Гвилерм видел, как ныряльщики перемахивают через борт по верёвке и усаживаются в лодки. Какая-то часть капитана надеялась, что его друг одумается.

– Ты уже списал меня в могилу? Думаешь, мне не под силу тягаться с юнцами? – Ниэль ехидно осклабился и повернулся к Гвилерму спиной. – Увидимся на плоту.

– Старый осёл, – не сдержал улыбки смуглый капитан.

Ниэль уже сидел в лодке. Помимо него, в ней находилось еще двое. Тот, что помоложе, заметно нервничал и был рад компании Падальщика.

– Боишься, Морвран?

–Я ни разу не нырял так глубоко, – признался парень. Это был тот самый кормчий, которого Ниэль чудом уговорил подняться на борт "Скорлупки". Морвран был застенчив, но, когда он стоял за штурвалом, казалось, что ему покровительствуют боги, настолько безукоризненно слушалось судно.

– Этому быстро учатся. Главное, не вздумай утонуть до того, как мы найдем останки "Златогорца".

– Я на него время тратить не буду, – мрачно предупредил Ошкуй, работая вёслами. – Я здесь, чтобы найти торгаша и получить свою долю. За возню с сосунками мне не платят.

– Придержи язык. Пока что я решаю, кому платить и за что, – Падальщик нехорошо прищурился. Ошкую осталось только сверлить его взглядом исподлобья. Хоть альбинос и славился своим мастерством в погружении на глубину, Ниэль не доверял ему. Никогда нельзя было знать наверняка, что на уме у белокожего пловца.

Четверть пролива осталась позади, и холодное солнце уже отделилось от горизонта, когда Ошкуй бросил вёсла, встал, опасно качнув лодку, и огляделся.

– Здесь.

С ним никто не стал спорить. Альбинос и Ниэль условились идти первыми. Падальщик привязал к себе наполненный воздухом бурдюк из козьего желудка, а к ногам, к ужасу Морврана, увесистый камень. Ниэль засмеялся при виде округлившихся глаз кормчего.

– Сразу видно, что не сигал на глубину. Видишь, какая свободная петля остается? Чтобы легче было сбросить камень. Запомни, там, внизу, тебе не встретятся подводные чудовища и ядовитые твари. Ты останешься один, в темноте, под толщей воды, и тебе станет страшно. Ужас будет хватать тебя липкими щупальцами за желудок и горло. Не поддавайся страху, парень, иначе ты не вернёшься назад.

Ошкуй отвернулся от них, но Ниэль знал, что тот не упустил ни единого слова. В отличие от Падальщика, альбинос не использовал ни груза, ни мешка с воздухом. Широкоплечий и крепкий, Ошкуй получил своё имя в честь загадочных чудовищ, обитающих далеко во льдах, и, помимо цвета кожи, что-то необъяснимо-чужое выделяло его среди других матросов.

Альбинос сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прочистить легкие. А затем одним красивым прыжком, вытянувшись по дуге, словно дикий кот, вошёл в воду и растворился в черноте.

– Морвран, держи фонарь. Пусть он горит...Утренний свет обманчив.

Ниэль прыгнул через борт лодки, но иначе, чем альбинос – ногами вниз, и пропал следом. Холодная вода, нет, ледяная, сдавила тело, камень неумолимо тянул вниз, но Ниэль позволил сознанию расслабиться, сохраняя драгоценный воздух. Он опускался все глубже, отсчитывая секунды. Один...Два...Три...Голова налилась тяжестью, грудной клетке стало тесно...Пять...Он проверил ногой верёвку, свободно ли держится петля. Семь. Ниэль освободил стопу, и груз упал на дно. Здесь было не так глубоко, как он ожидал. Пол-ластарата*, не больше – как зрелый тополь. Но достаточно глубоко, чтобы груз с "Златогорца" оставался невредимым. Слабый свет проникал сюда, но различить что-то дальше трех-четырех шагов было уже невозможно. Он плыл, вокруг царила тишина, но не мёртвая, как это бывает на поверхности – тишина подвижная, пульсирующая, дышащая жизнью. Что-то колыхнулось слева – он медленно обернулся, и на мгновение уловил удаляющийся косяк рыб. Гребок, еще один...что-то твёрдое коснулось лодыжки. Ниэль посмотрел под ноги – обломок тёмного дерева торчал из зеленоватого песка. Он где-то рядом, или же это часть кормы, унесённая подводным течением на десятки ластаратов прочь?..Ниэль сжал зубами трубку, тянувшуюся к бурдюку с воздухом, и двинулся вперёд.

Ничего. Только тишина. Он не терял терпение. Воздух заканчивался, и он был готов подняться, пока не заметил тёмное пятно вдалеке. Усилием воли заставил себя плыть быстрее, чувствуя, как содрогается сердце. Он знал, что не достигнет этого пятна, но какой-то нелепый азарт гнал его вперёд и вперёд. С каждым ударом пульса усиливалось давление. В висках стучала кровь. Взмах, и еще один...Мозг отчаянно просил о кислороде, разрывая черепную коробку изнутри, ныли легкие, всё тело разом молило о вздохе...Воздуха, воздуха! Ниэль поднимался. Толща воды над головой никак не желала рассеиваться, что-то ёкнуло под сердцем. Неужели?...

Сильный толчок резко поднял его вверх, и марево исчезло. Ниэль покачивался на поверхности волн, протирая глаза, красные от солёной воды, и глубоко вдыхал. Напротив пытался отдышаться Ошкуй.

– Ты...проклятый...безумец. Что на тебя нашло?

Ошкуй уже всплывал, когда заметил Ниэля, двинувшегося на поиски тёмного силуэта. Зрение альбиноса под водой было гораздо отчётливей, чем у любого знакомого Падальщику ныряльщика. Ошкуй хотел дождаться его наверху и, когда прошло больше минуты, заволновался.

– Глупо рисковать жизнью ради наживы! Я мог бы и не увидеть тебя...Чему ты веселишься, чёрт возьми?

Ниэль хохотал, запрокинув голову.

– А как же иначе? Я нашёл его, нашёл "Златогорца"! Ищи Морврана, пусть парень почувствует, что это, оказаться там...

Ошкуй только выругался.

Они нашли лодку по огоньку фонаря, разрезавшего утренний туман. Морвран втащил их внутрь, сгорая от любопытства. Пока Ошкуй в крепких выражениях пересказывал кормчему случившееся, Ниэль грёб обратно.

– Нужно нырнуть ещё раз, чтобы всё осмотреть, – предупредил он Ошкуя и Морврана. – Пойдёшь со мной, парень?

– Нет уж, ты его за собой на дно утянешь. Ему еще сыновей растить, это ты уже одной ногой в могиле, – проворчал альбинос. – Я поплыву.

– Как скажешь, – отозвался Ниэль с широкой улыбкой. Он лёг на днище лодки, глядя вверх. Закрыл глаза, прислушиваясь к всплескам за бортом и к низкому бормотанию Ошкуя, наставляющего Морврана. ("Не поддаваться страху, это верно, но и головы не теряй...не рискуй, лучше лишний раз вдохнуть...")

Не рисковать. Ошкуй прав, он отменный ныряльщик, не зря его клатазарские князья подсылали ко вражеским кораблям якорные канаты подрезать...Он плохому не научит. Холодные капельки стекали по волосам к спине. Усталость придавила его к днищу лодки, но это было приятное чувство. И правда, на второй спуск его уже не хватит. Да и пёс с ним. Ниэль улыбался.

А для чего еще жить?

Ошкуй и Морвран быстро вернулись. Как оказалось, Падальщик разглядел только часть корабля, но и этого было достаточно, чтобы начать поиски груза. Дальше началась рутинная работа. Гвилерм привел "Клеть-Скорлупку", и до полудня матросы вязали плот над местом крушения, затем Ошкуй спустил несколько крепких верёвок к остовам "Златогорца". По ним ныряльщики поднимали добычу. Морвран, с восторгом опускаясь под воду, был поражён размерами утопленника. Мерильванские кораблестроители размахнулись – судно больше походило на плавучий дворец. Поддавшись на подстрекательства Падальщика, Морвран отправился вслед за ним в недра разбитого корпуса. Ниэль настолько уверенно скользил между обломками, что спугнул притаившегося между ними спрута – тварь, встречу с которой Морвран хотел бы поскорее выкинуть из головы. Зато поднятый ими сундук по весу превосходил все остальные. Ошкуй вместе с Ренаном, единственным из всей команды, с кем альбинос водил приятельские отношения, исследовали трюм. Они обнаружили клинки, вышедшие из-под молота восточных оружейников. Неслыханная удача: соль не успела разъесть прочный сплав.

Солнце уже заканчивало свой путь над морем, когда Гвилерм развернул "Скорлупку" прочь из Поющего пролива. На корабле было шумно, потайные трюмы забиты до отказа, и люди громко славили милость госпожи Ашми, змеетелой богини удачи. Ниэль с высоты капитанского мостика наблюдал, как долговязый Ренан, вскарабкавшись на снасти, продемонстрировал всем золотую монетку – "чешуйку с хвоста Ашми", и под дружный рев зашвырнул её в море. Змеетелая отблагодарит втрое тех, кто не забывает её.

Падальщик не горел желанием присоединяться к ним. Чем ближе они подходили к земле, тем мрачнее становился Ниэль. Это не укрылось от Гвилерма.

– Слышал, Ошкуй вытащил тебя. Серьёзно, старик, что тебе в голову ударило?

– Я был уверен в себе.

– Ты всё ещё стараешься что-то доказать? Себе или кому-то ещё?

– Не пойти бы тебе в священники, Гвил, – огрызнулся Падальщик. – Наставления, мораль и всё такое – у тебя неплохо получается.

– И пошел бы, да не сложилось. А от твоих речей молоко бы скисло. Должен признать, что я ошибался – "Златогорец" принёс нам удачу. Смотри, что парни нашли, – на раскрытой ладони Гвилерма лежал треугольный серебряный медальон. Ниэль забрал безделушку. Тяжёлая крышка была украшена рельефным изображением обнажённой русалки. Падальщик хмыкнул – мастер уделил куда большее внимание объёмным грудям, похожим на дыни, чем лицу, намеченному несколькими слабыми штрихами.

–Я помню, ты любишь такие штуки, – Гвилерм ухмыльнулся.

– Серебряные медальоны, а не баб с рыбьими хвостами вместо ног, ты хотел сказать.

– Лучше бы верхняя часть была рыбьей, не находишь?

– Гвил, я забираю свои слова насчет священника. И побрякушку тоже.

– Может, она согреет тебя в холодный зимний вечер, – Гвилерм хлопнул его по спине, на что Ниэль ответил кислой улыбкой.

Падальщик облокотился на борт и стал наблюдать за приближением тёмно-серой полосы суши, разраставшейся на горизонте.

Айлусхейм. Город-голем. Когда-то давно предок нынешнего князя возвёл свою твердыню на верхушке отвесного утёса у берега Бражного моря. Пять бурых башен замка Айлусхейм угрожающе нависали над гаванью, и в пасмурную погоду напоминали растопыренную когтистую лапу. Имелся даже "большой палец", башня, построенная на некотором расстоянии от остальных, заброшенная и осыпавшаяся: удар молнии закрепил за ней дурную славу почти полвека назад.

Не имея возможности разбухать вширь, Айлусхейм с годами застраивался вниз, и здания самых зажиточных горожан, рассыпаясь кольцами по скале, образовывали новые ярусы. К подножию обрыва, тесня друг друга, примыкали кварталы бедноты. Здесь же находился Айлусхеймский порт, самый старый и внушительный во всём Клатазаре.

У Ниэля он всегда ассоциировался с перезрелым фруктом, ярким, но подгнившим и источающим что-то синевато-скользкое. А если укусить, то в вяжущей мякоти на зубах неизбежно окажется червь.

Падальщик шёл по мокрой набережной, проклиная ветер и морось. Мелкий, холодный дождь, частый гость северных земель, действовал на нервы. Промасленная кожаная накидка, кутавшая его высокую фигуру до колен, не спасала от ощущения сырости во всём теле. Откуда-то со стороны моря послышался громовой рокот. Ниэль поклялся себе, что, как только он завяжет с морским мародёрством, он отправится с первым же кораблём на восток, в Мерильван, где будет греть свои старые кости под солнцем, пока не отбросит копыта.

Ланхо, ростовщик, урвал для своей лавки поистине роскошный уголок – между двумя самыми соблазнительными заведениями порта: дешевым кабаком и публичным домом. Ниэль только поражался прозорливости этого старика.

– Никхельтиас!

Ланхо был один из немногих, кто мог безбоязненно называть Падальщика именем, данным при рождении. Старик знал его очень давно, ещё до того, как тот занялся мародёрством. Сколько же лет прошло? Двадцать пять? Больше? Ниэля передёрнуло.

Гнусавый, лысый и сморщенный старичок выкатился из-за прилавка.

– Принёс что-нибудь интересное, мм? Или, может, пришёл за деньгами? – Ланхо выразительно закивал в сторону стены, где красовалась довольно безвкусная картина с пышной девицей. Насколько Ниэль мог судить, перекочевала она сюда из соседнего дома, причём отнюдь не из трактира.

– Нет, но ты почти угадал. Я хочу, чтобы ты взглянул, – он выудил русалочий медальон. – Мне кажется, это не простая вещь.

– Серебряшка? Опять? Я-то надеялся, ты порадуешь старика чем-нибудь стоящим, – притворно надул губы Ланхо, но послушно взял украшение. Он повертел его в руках, затем убрался вглубь лавки, бормоча что-то про скверное зрение.

Ниэль остался один. Он мерил шагами помещение, расхаживал взад-вперёд. Нахлынувшая на него ещё на борту "Скорлупки" тоска в городе только усилилась, и сейчас ему меньше всего хотелось видеть людей, а тем более разговаривать с ними. Падальщик ненавидел Айлусхейм, хоть и не отдавал себе в этом отчёта.

Он не должен был плавать на "Клеть-Скорлупке" самостоятельно, так как был хозяином судна. На официальных бумагах Гвилерм находился под его началом. Ниэлю в любом случае причиталась немалая доля добычи. Но его как магнитом тянуло к морю. Как и двадцать пять лет назад. Сейчас ему сорок шесть, и как будто ничего не изменилось.

Ниэль тронул пальцем подвешенную к потолку нитку полых ракушек. Те отозвались немелодичным перестуком. И где только этот старый хрен... Он сдавил пальцами самую маленькую ракушку. Тихий хруст, приятный на слух, не помог справиться с накатившим раздражением.

– Я тебя разочарую, – заявил Ланхо, вернувшись к прилавку и бросая ему медальон. – Ничего в этой рыбке особенного нет. Это даже не чистое серебро, а медяха с серебряным напылением. Знаешь, что? Бросай цацки, собирай лучше ножи. Или сабли. Они дороже, да и женщины оценят.

– Ты уверен? Ни имён, ни клейма мастера?

– Дешёвка, хоть и с востока. На такую разве что пожрать в таверне удастся. А ещё что есть? Ты ведь со "Златогорца" вернулся!

Ниэль попытался улыбнуться и скрыть накатившую досаду.

– Об остальном договорится Гвил. Оружие, стекляшки, деньги, какие-то горшки – тебе понравится, – пообещал Падальщик. Он пересказал вчерашнюю историю и остался послушать портовые сплетни и стариковские сетования на жизнь. Ростовщик разражался проклятиями на голову молодого князя, сгоняющего людей в каменоломни, и жаловался, что мяса теперь почти не достать.

– Помнишь, как оно было лет пятнадцать назад? Вот, то-то же. И пакости этой с рекой не было. И мясо было, оленина, крольчатина, там... А сейчас? Вся дичь как испарилась. Дьюнглинг, Хозяин Леса, мстит нам, как говорят тэльберийцы. Вроде как это он реки осушил. А на самом деле, как наш князек в замке, – он наставительно поднял палец вверх, перейдя на глухой шепот, – обосновался, так сразу воды из земли ушли...Море мельчает, Никхельтиас! Ты можешь себе это представить?

– Да уж, – рассеяно ответил Ниэль, слишком глубоко задумавшись о том, как оно было, пятнадцать лет назад. Он встал, торопливо засобиравшись.

– Уже уходишь? Жаль, жаль, я-то думал, что ты поболтаешь со мной подольше...

Ростовщик и впрямь выглядел раздосадованным.

– Видимо, в другой раз. Меня ждут дела дома. Спасибо, – Ниэль махнул рукой с треугольным медальоном. – За это.

Отчего-то ему очень захотелось оказаться дома, в одиночестве, подальше от посторонних голосов. Он продирался через разношёрстную портовую суетню, не смолкавшую даже в такую паскудную погоду. Наоборот, остервеневшие от ветра и холода люди бранились на всех существующих языках и перекрикивали друг друга чаще, чем обычно. Для Ниэля все звуки слились в одно недовольное клокочущее пятно. Он спешил прочь из Айлусхемского порта и от всего города.

Он не смог бы назвать коробку из дерева и камня своим домом. По сравнению с горожанами, Ниэль чувствовал себя князем: у него была целая бухта. Закуток, куда не заглядывал ветер и который не навещали волны, где было слишком мелко, чтобы можно было развернуться кораблю. Там на своей неизменной пристани стоял "Пепельный Светлячок".

Корабль его семьи, его гордость, его обитель. Раньше Бражное море было куда полноводней, и бухта использовалась в качестве тайной стоянки. Но теперь воды обмельчали настолько, что, вздумай Ниэль покинуть гавань на "Светлячке", корабль бы расцарапал себе брюхо о подводные камни. Да и сейчас днище корпуса покачивалось в опасной близости к земле. Ниэль старался не думать о том, что будет, когда судно опустится ещё хотя бы на пять локтей. Видеть собственными глазами, как мельчает море, подозревал ли он когда-нибудь, что доживёт до такого?

"Пепельный Светлячок" был ненамного больше "Скорлупки", потому он ещё держался на плаву. Ниэль бы не смог содержать в исправности более внушительное судно. А "Светлячок", похоже, чувствовал трепетное отношение хозяина и не собирался давать течь. Построенный из необычной светлой древесины, когда-то отделанный по борту клатазарской вязью, он истрепался со временем, но сохранил приветливый облик, даже несмотря на позеленелую корму. Славный корабль, в своё время верно служивший его отцу.

Ниэль по веревке забрался на палубу. Может, это игра воображения, но ему показалось, что судно всё-таки сидит ниже, чем когда он был тут в последний раз. Все остальное на "Светлячке" осталось так, как и было до его ухода. Самой обжитой на корабле была капитанская каюта – в последние годы Падальщик проводил там большую часть своего времени. Ниэль зажёг несколько грязноватых ламп, и слабый огонек озарил заваленное самыми разнообразными предметами помещение, напоминающее товарный склад и жилую комнату одновременно.

Ниэль вытащил из кучи барахла тёмный кованый сундучок. Внутри оказался целый ворох разномастных серебряных медальонов. "Серебряных ли?" – горько подумалось Ниэлю, прежде чем он опустил туда русалочье ожерелье. Он взял наугад один из них, пятигранник с чеканной звездой, и поднёс его к свету. Чертыхнувшись на засаленное стекло и потратив некоторое время на поиск лупы, Ниэль стал разглядывать царапинки на гладком металле.

"Идиот, – как-то равнодушно пронеслось в голове, – зачем это тебе?" Прав был Ланхо, и Гвилерм тоже. Что он пытается доказать?

После того, как ему минул четвёртый десяток, он отчаянно пытался заполнить своё существование хоть каким-то смыслом. Начинал собирать всякие мелочи, но каждый раз выходило плохо. Ниэль забрасывал, чтобы через неделю начать заново.

Он старел, хоть и не хотел признавать этого. Чёрт с ним, с телом – истлевала душа. Ниэль практически не пил и последний раз был с женщиной около полугода назад. Не хотелось. Уже ничто, кроме моря, не приносило ему больше удовольствия. Но придет время, и он не сможет плавать на "Скорлупке" наравне с молодыми. И что тогда? Что осталось у него после сорока шести лет существования? Был ли он счастлив эти годы, четверть века из которых провёл, мародёрствуя? Ниэль не знал ответов на все эти вопросы, но каждый раз мучился ими, когда оставался один.

Падальщик разозлился на себя. Скрипнув зубами, он сгреб ящичек с медальонами, вышел из каюты и зашвырнул подальше в воду.

Дождь уже прекратился, но гавань затянуло туманом. Ниэль долго сидел на палубе, среди белого марева, закрыв глаза, пытаясь восстановить в памяти ощущение, которое испытывал после прыжка под воду. Состояние счастья, за которое так цеплялся во время работы в море, каждый раз становилось всё мимолётнее. Оно проходило, едва "Скорлупка" поворачивала нос в сторону земли. А здесь, на суше, кто он такой?

"Никхельтиас был щенком и бегал на четырёх лапах, высунув язык, но он уже много лет как мёртв. Ты убил его, превратился в Ниэля – водяную змею, и стал плавать в Бражном море, – думал Падальщик, – а теперь ты стареешь, и однажды не сможешь плыть, и кто научит тебя снова ходить по суше?"

"Ларли," – шепнул ответ безотчетный голос.

Ларли. Волна нежности, идущая откуда-то из глубины, окутала его теплом.

"Ларли. Дорогая моя подруга." Ниэль откинулся назад, запустив пальцы в волосы, обхватив себя за затылок. Он совсем забыл о ней. Завтра он обязательно навестит ее. Как только он приютил эту мысль в своём сознании, ему стало спокойнее. Упрекнув себя за вспышку малодушия, Падальщик вернулся в каюту.

"Пепельный Светлячок" тоже радовался такому завершению вечера. В густом тумане мышиного цвета приглушенно брезжила лампа, и для глаз любого случайного путника, забредшего в гавань, корабль вполне оправдывал своё название.

* Ластарат – клатазарская мера длины, введенная князем Ластаром и равная высоте главной мачты на его корабле (приблизительно 60 метров).

2.Пес, блудница и мародер .

Притаившись за мешками с зерном, Прибой наблюдал через щель за отощалой крысой. Гадина водила его за нос уже несколько дней, каждый раз ускользая в самый последний момент. Никакой уважающий себя пёс не потерпел бы такой наглости от грязной крысы. Вот она остановилась, встала на задние лапки и повела мордочкой, принюхиваясь. Сейчас или никогда! Прибой с лаем сорвался с места, крыса бросилась наутек. Огромные когти пса проскользили по деревянному полу подвала, зубы клацнули в пустоте. Ненавистный враг скрылся в зазоре между досками, так и не добравшись до зерна.

Огорчённый пёс отправился на поиски хозяйки. Может, в его роду и были волки, а в прежние времена он даже участвовал в охоте на оленей-карибу, но вот ловлю крыс лучше оставить деревенским котам. Не пёсье это дело.

Он нашёл хозяйку за излюбленным занятием – она сидела на корточках подле грядок и возилась с какой-то зеленью. Прибой прервал её, без сомнения, бесполезное дело, толкнув лбом в плечо и требуя внимания.

Ларли оторвалась от растений, чтобы почесать лохматую голову. День обещал быть добрым, и она была в хорошем настроении. Сегодня редкое северное солнышко почтило своим вниманием деревню и хвойную рощу вокруг, Ларли даже начала забывать о кошмарах, которые томили её всю ночь. Наверное, она бы мучилась и под утро, если бы Прибой не вздумал разбудить её и не ткнулся горячей влажной пастью в лицо.

Она встала, с наслаждением потянув спину. Высокая, с немного угловатой фигурой, женщина выглядела гораздо старше своих тридцати восьми. Даже в тёмно-русых поблёкших волосах блестели кое-где серебряные нити, и складки у бровей и губ залегли глубже, чем ей хотелось бы. Хотя сейчас она уже не так обращала на это внимание, как пять лет назад, когда лицо и тело ещё обеспечивали ей еду и крышу над головой в Айлусхейме.

А вот в Белом Кургане жизнь была совсем иной. Ларли нравилось в этом тихом поселении, немного сонном, уютно расположившемся на мысе дикой реки. Здесь всегда для неё находилась работа, и она не скучала по грязным городским улицам.

Она поманила Прибоя к дому, но пёс, не обратив на неё внимания, замер, напрягшись и всматриваясь вперёд.

– Что там, приятель? Что ты там нашел?

Ларли прикрыла рукой глаза от света. На небольшой площадке в центре деревни топтались люди, и ещё несколько спешили к ним. Нахмурившись и предчувствуя неладное, женщина завела упирающегося пса в дом и заторопилась к остальным.

Уже на полпути до неё донеслись возбуждённые невнятные выкрики Аньи, несчастной девушки из тех больных разумом, что найдутся в каждой деревне. Обычно старшая сестра отсылала Анью пасти коз, чтобы дурочка не путалась под ногами. Должно быть, на неё кто-то напал, сразу подумалось Ларли. Неловко утирая слёзы, девушка, заикаясь, пыталась объяснить, что же произошло.

– Ко...ко..., – круглые жидкие глаза, и без того вытаращенные по-лягушачьи, казалось, сейчас выпрыгнут.

– Козы! Куда они подевались? Да успокойся же ты, дура! – Авенна в сердцах схватила сестру за плечи и хорошенько встряхнула. Анья только взвыла, и обрывки слов превратились в неразборчивые причитания.

– Отпусти её, – Ларли отстранила молодую женщину, бережно взяла плачущую за запястья и отвела её руки от опухшего лица. – Кто тебя обидел?

Та только замотала головой, низко опустив глаза. Из леса вернулось несколько мужчин, отправившихся на поиски коз. Оставшись без присмотра, животные разбрелись кто куда, но видимой опасности для них не было. Ларли утешала Анью, и сумасшедшая, понемногу успокаиваясь, поведала:

– Беленькие козочки плавают в мутной воде.

– Что?

Ларли решила, что ослышалась.

– Беленькие козочки. Мёртвые козочки, – Анья вырвалась из рук и громко неприлично засмеялась. Стоящие вокруг люди шарахнулись в сторону. Ларли обернулась к пожилому мужчине могучего телосложения.

– Финнар, кажется, она нашла пропавших коз. А мы-то думали, что их загрызли волки.

– Да какая теперь уж разница, – проворчал старый охотник. – Животину-то все равно не вернуть.

– Плохо, что они лежат в воде. Вдруг это зараза, и трупы отравят нам реку?

Поднялся шум, и Финнару пришлось повысить голос, чтобы докричаться до тех, кто лучше знал лесные тропы. Трупы двух коз отыскались быстро – к счастью, не в реке, а всего лишь в большой раскисшей луже. Сведущие признали, что животных убили не волки. Вспоров брюхо первой козе, Финнар сначала не обнаружил ничего, но, приглядевшись, заметил мелкую зелёную поросль, вроде ряски, покрывавшую лёгкие и сердце несчастной животины.

– Что за чёрт...

Тем вечером в единственной деревенской таверне "Очаг охотника" было очень людно. Люди из Белого Кургана привыкли к размеренному течению жизни. Любое непонятное событие, нарушавшее этот хрупкий порядок, тут же вызывало бурные толки, которые мгновенно обрастали суевериями и предрассудками.

Ларли работала в "Очаге охотника" по вечерам. В ответ на всеобщее волнение она только качала головой и тихо усмехалась. Её, выросшую в бедняцком квартале города, мало пугали такие вещи. Да, бедных коз свалила какая-то зелёная пакость – но мало ли чего они могли наесться в лесу. Во времена её детства в закоулках Айлусхема творилось и не такое.

Не принимал участие в пустых пересудах и Финнар. Седовласый охотник, похожий на медведя, сидел перед трактирной стойкой, и грубый табурет был явно тесноват для него.

– Много шума из ничего, – фыркал он, пока Ларли подливала мёд в его пузатую кружку. – Вот уже через пару дней вернётся Тальбрик из города, он разберётся, что к чему. Даром что знахарь, хотя память его уже ни на что не годится. А ведь мы с ним почти одногодки.

– Может, у Тальбрика найдется что-нибудь, чтобы успокоить Анью? – задумчиво произнесла Ларли, обращаясь скорее к самой себе. Сумасшедшая сидела в тёмном углу, раскачиваясь и болтая ногой. Увиденное в лесу сильно потрясло её.

– Не думаю, что этой девочке что-то поможет. Если уж боги карают человека безумием, то имеют на то свои причины.

Ларли не ответила. Лежащий под столом и мирно дремавший Прибой вдруг вскочил и с радостным визгом вылетел в открытую дверь. Ларли не успела ничего понять, но уже почувствовала, как сердце ухнуло вниз и быстро-быстро забилось.

Ниэль стоял на пороге и чесал обалдевшего Прибоя за ухом. Пёс вертелся под его ногами, прыгал, помахивая кручёным хвостом, и лез в лицо. Улыбаясь, Падальщик направился к стойке. Финнар, смерив отеческим взглядом просиявшую Ларли, кряхтя, пересел к компании охотников помоложе. Женщина по-дружески обняла вошедшего и поспешила за чистой посудой, Прибой улёгся в ногах Падальщика.

Ларли знала, что все в Белом Кургане считают Никхельтиаса её любовником, и не собиралась никого разубеждать – ей не было до этого дела. Да и кто ей поверит?

Она вернулась с едой и двумя кружками некрепкого эля. Падальщик заметил, что в тарелке не было ничего мясного.

– Так значит, у вас тоже проблемы с дичью.

– Уже очень давно. В лесах со зверьми туго, и вся надежда на коз и птицу.

– Надеюсь, твои друзья-охотники не позарятся на ляжки Прибоя. Да, малыш?

Пёс довольно заворчал.

– Смеёшься, – упрекнула его Ларли. – А ведь люди и правда стали беспокойнее и подозрительнее. Многим страшно. У нас сохнут растения. Им сложнее найти путь к солнцу, а ещё река сильно мельчает. Как будто...

– Как будто вода уходит из земли? – подхватил Ниэль.

– В Айлусхейме так же?

– Это не так заметно, как отсутствие мяса.

Ларли хотела было рассказать о козах, но Падальщик прервал её.

– В вашей деревне у всех сплетен как будто отрастают крылышки, и они разлетаются по окрестностям быстрее ветра, – съехидничал он.

– Значит, уже слышал. Что это может быть, по-твоему?

Ниэль задумался, а потом медленно произнёс, выбирая слова:

– Я знаю одного альбиноса...Он даже как-то спас мне жизнь...Он плавал гораздо дальше, чем я, и бывал в Тэльберии. У них в один год случилась страшная засуха. Растениям было негде брать воду, и они начали прорастать прямо сквозь кожу людей. Даже цветы. Этот альбинос рассказывал, что их команда потеряла там одного человека – нашли его труп через день, из брюха росли жирные красные бутоны...

Ларли слушала, забыв о собственном питье. Из-за таких вот историй редкие приезды друга были самыми яркими событиями за всё время её жизни в Белом Кургане.

– Ты хочешь сказать, что эта тина может вырасти и у человека внутри? Перекинуться с коз на людей?

Ниэль пожал плечами, отодвигая пустую тарелку.

– Кто знает. На самом деле, я и в эту-то историю с цветами не верю. К слову пришлось, вот и рассказал.

– Тогда расскажи про альбиноса. Про то, как он спас тебе жизнь, – попросила Ларли.

Падальщик улыбнулся. Всегда приятно, когда кто-то вот так радуется тебе. Слушает. Ларли всегда была хорошим собеседником. Ниэль в красках пересказывал ей всё, начиная с того момента, как однажды Ланхо мимоходом уронил, что "Златогорец" не прибыл в Айлусхейм в назначенный срок. Ниэль утаил только историю с русалочьим медальоном. В таверне осталось не более двух-трех человек, когда он понял, сколько времени прошло с его прихода. Было глубоко за полночь. Прибой давно дрых без задних лап, изредка подрагивая во сне. Опомнившись, Ларли поспешила разбудить задремавшую девушку-сменщицу, таверну нельзя было оставлять без присмотра.

Ниэль вертел в руках пустую кружку и смотрел на тлеющие угли. Очаг охотника. "Подходящее имя для таверны", – не в первый раз подумалось ему. То ли Падальщика сморили эль и тепло, то ли ему и правда было лучше вне Айлусхейма, но на душе наконец-то воцарилось спокойствие.

Ларли вернулась и разбудила Прибоя. Они шли к её дому в молчании, пока она не спросила:

– Почему ты приехал именно сейчас? А не раньше?

Ниэль пожал плечами.

– Стало скучно.

– Ты всю жизнь провел в одиночестве, а теперь заскучал? – Ларли покачала головой. – Странный ты человек, Никхельтиас. Избегаешь людей в городе, пытаясь остаться один, чтобы потом сбежать от себя. Что тебя гложет?

– В последнее время все вокруг пытаются показать, что знают мою душу лучше, чем я сам, – усмехнулся Ниэль, – хотя, может, так оно и есть.

– Ты слышал?

Ларли остановилась, подняв повыше лампу. Они стояли на той же самой площади, где утром Анья всполошила всю деревню. Окружённый несколькими тёмными домами пустырь с одиноким колодцем и парой сухих деревьев. Ниэль вслушивался в тишину вокруг. Ничего, кроме стрёкота цикад. От силуэта дерева отделилась тень и, спотыкаясь и шаркая, поползла в их сторону. Прибой оскалился и зарычал, и Падальщик сдуру поклялся бы, что это восставший утопленник, если бы Ларли не шагнула вперёд, поднимая повыше фонарь. Анья сначала зажмурилась от света, а потом подбежала к женщине и обняла за шею, причитая что-то своё. В длинной ночной рубашке, с распущенными волосами, и она и правда походила на покойницу.

– Что это с ней?

Ниэль с отвращением смотрел на Анью. Ларли шикнула на него, передавая фонарь и гладя девушку по волосам.

– Должно быть, приснился кошмар. Или она ходит во сне. Я отведу её к Авенне.

– Повезло вам с этой чокнутой. Сегодня ей кошмары снятся, а завтра она вам кур передушит, а потом и амбар подожжет.

– Ты только и знаешь, что зубоскалить? Не видишь, она напугана.

Ларли отогнала Прибоя, который скулил и прыгал, пытаясь схватить сумасшедшую за подол. Анья вдруг запрокинула голову, закатив глаза, с губ протянулась нитка слюны. Ниэль поморщился. Девушка отпустила Ларли и повернулась к нему.

– Дремлющий просыпается, – неожиданно чётко произнесла она.

– Чего?

Ниэлю стало не по себе от этих слов. Лучше бы она продолжила мычать и запинаться.

– Как дитя сосёт силы из матери, находясь в её чреве, так и он питается соками нашей земли, будучи...– она уронила голову, снова начав шептать про себя и раскачиваться. Ларли попыталась взять её за руку, но Анья вырвалась и убежала в темноту.

– Какого чёрта?

Падальщик только успёл перехватить пса, рванувшегося следом. Ларли молчала, но в свете фонаря Ниэль видел, как тяжело она дышит.

– Надеюсь, ты не собираешься искать её. Зная тебя...

– Она побежала к дому Авенны, все в порядке, – успокоила его Ларли, – пошли домой.

И правда, спустя короткое время в домике неподалеку загорелся свет – должно быть, Анья разбудила сестру. Прибой перестал вырываться и теперь бежал впереди, держась света фонаря – при всех своих габаритах пес до ужаса боялся темноты.

Уже лежа на меховых одеялах на полу дома Ларли, Ниэль обдумывал слова сумасшедшей. Он бы принял это за горячечный бред, если бы не её речь, внезапно ставшая внятной. Прибой тяжело вздыхал, свернувшись у него в ногах и положив морду на лодыжку. Падальщик скоро заснул, и до рассвета смотрел сны, как утопленники ползут из колодца и тянутся к домику Ларли, а он наблюдает за этим с палубы "Златогорца", не в силах что-либо сделать. Потом он понял, что находится на дне пролива и вот-вот захлебнётся.

Ларли тоже снились отвратные сны, но гораздо более знакомые. Ей казалось, что она снова шлюха в публичном доме, и толстый ростовщик вновь и вновь тащит её наверх, в неопрятную комнатушку с единственной скрипучей кроватью... Проснувшись в поту, она поняла что плачет от боли внизу живота и ужасных воспоминаний. Бесшумно встав с постели, она заглянула в соседнюю комнату, где на полу спал Падальщик.

Не проходило и дня, чтобы она не задумалась о том, насколько иначе могли бы сложиться их судьбы. Они были знакомы с детства, и Ларли ни к кому не питала такой привязанности. Но она попала в бордель ещё совсем девочкой, а он, подросток, лишившись родового имени, фамильного дома, наследства и всего отцовского состояния, начал плавать с контрабандистами. Она утёрла навернувшиеся слёзы и шёпотом позвала Прибоя. Он потянулся и шмыгнул в её комнату. Ларли закрыла дверь, свернулась калачиком и заснула, убаюканная стрёкотом за окном и мерным дыханием пса у крова ти.