«Гамлет», анализ стихотворения Пастернака. Стихотворения Все тонет в фарисействе
1 вариант
Стихотворение «Гамлет», написанное в 1946, открывает цикл стихов, завершающий роман «Доктор Живаго». Для романа эти стихи - своего рода прорыв в бессмертие после тяжелого сюжета, это прорыв в вечность. Вот почему среди них так много стихов, которые непосредственно связаны с «вечными» или же христианскими образами. Стихотворение «Гамлет» оказывается именно в этом ряду.
Интересно то, что этот образ и ранее привлекал поэта, который сделал один из лучших переводов трагедии Шекспира «Гамлет». Для Пастернака Гамлет – это человек большой мысли и одаренности, это творческая личность, поэт. Недаром образ Гамлета в стихотворении Пастернака – это и герой романа, и сам автор, ощущающий себя актером в роли Гамлета: «Гул замолк. Я вышел на подмостки…». Как и шекспировский герой, Гамлет у Пастернака – судья своего времени, эпохи страшных, катастрофических потрясений, когда «все тонет в фарисействе». Он остается один на один перед проблемой любого Гамлета во все эпохи: соединить порвавшуюся «связь времен». Он, безусловно, человек своей эпохи, но вместе с тем как бы стоит вне времени: «Я ловлю в далеком отголоске, / Что случится на моем веку». Вот почему в стихотворении возникает другая образная параллель: Гамлет – Христос. Ведь сам герой стихотворения утверждает, что он – герой «другой драмы», которая для него и является наиболее важной: драмы духовной, драмы долга и самоотречения.
В стихотворении прослеживаются прямые текстуальные переклички с Евангелием. Ведь и пастернаковский Гамлет, и Христос призваны творить Высшую волю. «Да минует меня чаша сия!» - говорит Христос. «Если только можно, Авва Отче, / Чашу эту мимо пронеси», - молит герой стихотворения. Христос – Богочеловек, он знает, что послан в мир единственно с тем, чтобы испить эту искупительную чашу, а потому он не волен выбирать. Гамлет – человек, он свободен в своем выборе. Если он откажется от своей роли в «другой драме», то чаша минует его. Но будет ли это выбор, «достойный духа», как размышлял шекспировский Гамлет? Ответ Гамлета у Пастернака звучит так: «Я люблю твой замысел упрямый / И играть согласен эту роль». Минутная слабость заканчивается тяжелым, но единственно возможным для него решением. Ведь он понимает, что «жизнь прожить – не поле перейти». Эти простые слова русской пословицы подтверждают его глубинную связь с «почвой и судьбой» своего народа, своей страны. Это осознанная жертвенность, подобная крестной жертве Христа. «Я окончил роман, исполнил долг, завещанный от Бога», - говорил автор романа, которому тоже довелось испить свою чашу страданий. Но, как и в вечной книге, за страданием и жертвой следует воскрешение, победа жизни над смертью. Это и есть и главная идея романа, и основная мысль стихотворения «Гамлет», которое его завершает.
2 вариант
Стихотворение Б.Л. Пастернака «Гамлет» является первым из стихов, завершающих роман «Доктор Живаго». В нем автор осмысляет свой литературный труд, определяет его значение и в своей личной жизни, и в жизни общества. Свою судьбу он уподобляет судьбе шекспировского героя, «поднявшего оружие против моря бедствий», осмелившегося в одиночку встать на борьбу со злом и ложью окружающего мира. Пастернак очень хорошо понимал, что его ждет после написания «Доктора Живаго», и стихотворением «Гамлет» он словно внутренне оборонялся от той враждебности, которая потом побудит поэта отказаться от Нобелевской премии и написать покаянное письмо Хрущеву.
Стихотворение «Гамлет» еще раз напоминает нам о невластности времени над вечными творениями, вечными темами. Герой трагедии Шекспира является представителем «коренных направлений человеческого духа», по словам Пастернака. И поэт осмысляет назначение этого образа в современной ему эпохе, когда власть бесцеремонно диктовала, как писать стихи и снимать фильмы, а «фарисеи» от литературы льстиво поддакивали всем указам и постановлениям компартии. Пастернак делится с читателем своим восхищением перед героем, верным служению идеалам добра и справедливости. «Зрителю, – писал поэт, – предоставляется судить, как велика жертва Гамлета, если при таких видах на будущее он поступается своими выгодами ради высшей цели».
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Что случится на моем веку!
Важно, что герой стихотворения при всем романтическом максимализме не является индивидуалистом. Он не противопоставляет себя толпе, наоборот, в ее голосах он угадывает свое будущее. Пастернак всегда выступал против раздувания поэтической личности в сверхчеловека, по этой причине он говорил о необходимости преодоления в литературе влияния поэтов-романтиков, к коим причислял символистов и даже Маяковского.
Под словом «гул» в стихотворении угадывается не просто шум зрительного зала, а звуки с площади, заполненной народом. Дополняет эту ассоциацию и фраза «вышел на подмостки», где слово «подмостки» означает не столько сцену, сколько уличный помост для выступления оратора перед многотысячной толпой. И своим романом «Доктор Живаго» автор тоже обращался ко всем людям, выступал против цинизма и жестокости современного мира, где не остается места любви и милосердию. «Отголоском», в котором герой «ловит», «что случится на… веку», станет реакция читателей на произведение об интеллигенте, воспротивившемся бесчеловечности окружающего его общества:
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Герой стихотворения очень остро чувствует мрачность атмосферы, в которой он находится среди соглядатаев с «биноклями на оси». Чиновники, цензоры не дают свободно творить поэту, всматриваясь в каждый его шаг и оценивая каждое слово с позиции мнимых ценностей фарисейской культуры.
Лирический герой стихотворения ищет опору в высшей силе:
Если только можно, авва отче,
Эту чашу мимо пронеси.
Он просит Бога о том, чтобы минула его судьба быть судимым такими «ценителями» культуры. Ветхозаветная лексика («авва отче», «чаша») возвращает нас к почти исчезнувшей связи понятий интеллигенции и православия, напоминает о вечности евангельских истин во все времена.
В следующей строфе, на первый взгляд, обнаруживается душевная слабость героя, будто бы испугавшегося своего предназначения быть Гамлетом, быть одним в мире бесправия:
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Да, герой всем сердцем отдается роли Гамлета, «играть роль» – не просто по-актерски исполнять лицо пьесы, а жить ею, быть готовым также, как и шекспировский герой, нести высокую миссию борца с несправедливостью. Но теперь все гораздо серьезнее: «другая драма» – это не другая пьеса, это драма жизни, где все уже предопределено:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
У нас в сознании, естественно, возникают параллели с судьбой Сына Божьего, которого чаша не миновала и он испил ее до дна, хоть и молил о том же, что и герой стихотворения. Все в этом мире уже решено, неслучайно первая строфа начинается с описания того, как герой пытается предугадать свою судьбу, он уверен в ее предначертанности свыше. Однако сила личности в том, чтобы даже зная о предстоящих страданиях, моля об избавлении, все же идти до конца по предназначенному пути. Идти не безрассудно и легкомысленно, а ощущая ответственность за каждый сделанный шаг:
Я один, все тонет в фарисействе,
Жизнь прожить – не поле перейти.
Если в ранних стихах Пастернака ощущалась сложность формы, густая насыщенность метафорами, то в стихотворении «Гамлет» философское восприятие мира передается глубокими, но прозрачными, классически ясными образами. В стилистике уже нет прежней экспрессивности, хотя стихотворение «Гамлет» и является по форме монологом. Суть вещей воспринимается через целостное осмысление нравственных категорий добра и зла, красоты и уродства. Текст насыщен театральными профессионализмами: «подмостки», «бинокли», «замысел», «играть роль», «распорядок действий», «конец пути», но они имеют переносный, более широкий смысл, что придает лексике стихотворения афористичность, емкость. Поэтому возможно такое богатое истолкование каждой фразы. Заканчивается же «Гамлет» фольклорной мудростью, подтверждающей общность мировосприятия актера, человека искусства, и народа.
Стихотворение «Гамлет» Борис Пастернак пишет от имени Юрия Живаго, главного героя романа «Доктор Живаго» и размещает его в концовке произведения, удостоенного Нобелевской премии. В работе образ доктора передаётся через Гамлета, что увеличивает трагичность героя и показывает все превратности его судьбы.
Для глубокого анализа стихотворения обязательно надо прочитать роман, только так можно понять, что хотел передать поэт в стихах Живаго. Напомню в двух словах сюжет романа. Живаго разрывается между нежной любовью к жене и пламенной страстью к другой женщине. Каждая из них дорога по своему, от них он не может отказаться, их он не готов менять. Судьба бросает Живаго на поле гражданской войны, он проходит плен и страдания, возвращаясь в Москву уже избитым человеком и страдая от пустоты и одиночества.
Новая жена, скорее, неизбежность бытия, никакой любви больше нет, есть лишь усталость и воспоминания. Этот момент зеркально показывает «Гамлет»:
Прислонясь к дверному косяку.
Суета войны осталась позади, там же и страдания от любви к двум женщинам, подмостки – это Москва, в которую Живаго вернулся после долгих странствий, а дверной косяк – это обыденность сегодняшнего дня. Автор спрашивает у судьбы, что ждёт его впереди, закончились ли страдания или ждёт новый виток бед? Живаго устал и не готов к дальнейшей борьбе, что и отражает в строках:
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Это обращение к Богу, которого доктор просит остановить сумрак ночи, пронести мимо чашу страданий, так как его жизнь полна ими и так.
Живаго не противится Богу, он любит его сложный замысел, но в этот момент жизни у Живаго нет ни физических, ни моральных сил испить из чаши. После возвращения в Москву доктор опустошён, идеалы жизни потеряны, новые цели не намечены, плюс проблемы со здоровьем.
В последнем куплете автор понимает, что судьба неотвратима, за всё надо платить и срок его платы пришёл сейчас. Конец пути близок, Живаго остался один и это надо принять как факт. Одиночество в окружении лицемеров (фарисеев)– вот что ждёт Живаго за долгий поиск, за страдания, за желания….
Стихотворение более известное по первым строкам «Гул затих я вышел на подмостки» входит в золотой фонд русской поэзии, стихи легко читаются и без мучений запоминаются.
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Каков смысл стихотворения Б. Пастернака «Гамлет», и можно ли считать его христианским по содержанию?
Отвечает Иеромонах Иов (Гумеров) :
В этом стихотворении, состоящем из четырех строф (16 строк), поэтически выразились важнейшие события в жизни Б. Пастернака первых послевоенных лет. По-видимому, непосредственным поводом к его написанию явилось первое публичное чтение трагедии У. Шекспира «Гамлет» в переводе Пастернака в феврале 1946 года в клубе Московского университета (читал актер Александр Глумов). Тогда же, в феврале 1946 года, был создан первый вариант стихотворения «Гамлет» («Вот я весь. Я вышел на подмостки…»). Основная мысль первой редакции стихотворения: жизнь - высокая драма с трагическим звучанием.
Этой идее, составляющей смысловой стержень стихотворения, в окончательной редакции Б. Пастернак придал сильную и яркую евангельскую выразительность («горечь Гефсиманской ноты»).
В «Замечаниях к переводам Шекспира» в июне 1946 года Б. Пастернак отмечал, что «Гамлет» не драма бесхарактерности, а «драма высокого жребия, заповеданного подвига, вверенного предназначения. Ритмическое начало сосредоточивает до осязательности этот общий тон драмы. Но это не единственное его приложение. Ритм оказывает смягчающее действие на некоторые резкости трагедии, которые вне круга его гармонии были бы немыслимы» (Пастернак Б.Л. Собр. соч. М., 1990. Т. 4. С. 416). Для понимания стихотворения «Гамлет» важно не то, насколько соответствует замыслу самого У. Шекспира образ принца Датского в интерпретации переводчика, а мировоззренческая позиция Б. Пастернака, который осознанно и смело проводит новозаветные параллели. Так, словам из монолога Гамлета (действие 3, сцена 1): «To be, or not to be: that is the question…» («Быть иль не быть, вот в чем вопрос») он дает определенное эсхатологическое звучание: «Это уже, так сказать, заблаговременное, предварительное “Ныне отпущаеши”, реквием на всякий непредвиденный случай. Им все наперед искуплено и просветлено» (Там же. С. 688).
В ходе работы над романом «Доктор Живаго», начало которой относится к зиме 1945-1946 годов, Б. Пастернак в окончательную редакцию стихотворения «Гамлет» вводит евангельский текст. К этому времени он окончательно осознал себя как христианина. В письме к своей двоюродной сестре Ольге Фрейденберг от 13 октября 1946 года он писал: «Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее 45-летие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое… Я в нем свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности.
Атмосфера вещи - мое христианство».
У стихотворения «Гамлет» сложная композиция. Автор гармонически соединяет несколько планов: сценический, литературно-романический и автобиографический. Поэтический синтез настолько органический, что читателю это произведение может показаться монофоническим. Однако в стихотворении явственно звучат три голоса.
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Действие происходит в театре. Актер-Гамлет выходит на сцену. Начальное «Гул затих» сразу же создает то тревожное настроение, которым проникнуто все стихотворение.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Это уже голос Пастернака. Действие происходит в Переделкино. Открытая в ночи дверь. Известно, что поэт был готов к тому, что за ним могут приехать в любую ночь. Прокурор, изучавший дело В. Мейерхольда в связи с готовившейся его реабилитацией, обнаружил доносы на Пастернака и был удивлен, что он на свободе и ни разу не арестовывался. Употребленный глагол «наставлен» (ассоциация с дулом оружия) хорошо передает тревожное состояние поэта. Метафора «тысячью биноклей на оси» (звезды ночного неба) соединяет два плана - жизненно-реальный и сценический.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Эти слова из Евангелия в середине стихотворения придают переживаниям автора возвышенный христианский смысл.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
В последней строфе звучит голос Юрия Живаго, которому приписано авторство этого стихотворения. В романе не встречается слово «фарисейство». Однако в главе 15 («Окончание») описаны последние годы главного героя романа: близкие друзья (Михаил Гордон и Иннокентий Дудоров) оставляют старые свои принципы и увлечены возможностью найти свое место в новую эпоху: «Добродетельные речи Иннокентия были в духе времени. Но именно закономерность, прозрачность их ханжества взрывала Юрия Андреевича. Несвободный человек всегда идеализирует свою неволю». Сам Б. Пастернак не мог сказать о себе: «Я один, все тонет в фарисействе». До конца жизни у него был круг близких людей, которые не оставили его даже в годы гонений (1957-1960): А.А. Ахматова, Корней и Лидия Чуковские, пианист Генрих Нейгауз, пианистка Мария Юдина, философ В.Ф. Асмус и др. Б. Пастернак, в отличие от Юрия Живаго, не был сломлен гонениями. В ожидании готовившейся расправы он написал письмо заведующему отделом культуры ЦК КПСС Д.А. Поликарпову: «Уверяю Вас, я бы его [роман] скрыл, если бы он был написан слабее. Но он-то оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и, таким образом, дальнейшая судьба его не в моей воле. Вмешиваться в нее я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».
Стихотворение «Гамлет» написано пятистопным хореем, в котором ударные слоги чередуются с безударными. Этот классический размер часто стал употребляться в русской поэзии после лермонтовского стихотворения «Выхожу один я на дорогу…», написанного в конце краткого жизненного пути поэта. У М. Лермонтова основной мотив - глубокая жизненная усталость. Основные образы прозрачны и понятны. Он - одинокий странник по кремнистому пути. Душа трепетно и чутко переживает гармонию Творца и ночной природы:
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
Эта красота меркнет для поэта, болезненно ощутившего свое отчуждение от величественной тишины мироздания. Свободу и покой человек может обрести только в Боге. Поэтому поэту «так больно и так трудно», ибо он мечтает о нескончаемом сладостном земном сне.
Позже Ф.И. Тютчев тем же пятистопным хореем написал стихотворение «Накануне годовщины 4 августа 1864 года». Здесь те же темы: жизнь, путь, одиночество, усталость. Но причина боли другая: разлука с любимым человеком.
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня…
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?
Все темней, темнее над землею -
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Во всех трех произведениях присутствует мотив жизненного одиночества. Однако философско-религиозное решение разное. «Гамлет» отличается ясным звучанием идеи христианского долга и понимания жизни как высокого жребия и заповеданного подвига.
Для самого Б. Пастернака такая жизнь была выстраданным счастьем.
B церковной росписи оконниц
Так в вечность смотрят изнутри
В мерцающих венцах бессонниц
Святые, схимники, цари.
Как будто внутренность собора
Простор земли, и чрез окно
Далекий отголосок хора
Мне слышать иногда дано.
Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую Твою,
Объятый дрожью сокровенной,
B слезах от счастья отстою.
2.1. «Жизнь прожить - не поле перейти»
2.1.1. «Гамлет»
«Г амлет» завершает фабульный, «прозаический» сюжет и переносит действие романа в другую хронотопическую сферу.
Название стихотворения отсылает в первую очередь к «Гамлету» Шекспира. Но это не единственная межтекстовая перекличка. Если обратить внимание на ритмику пастернаковского стихотворения (пятистопный хорей, «усеченный» в четных стихах на один слог), без труда обнаруживается его ритмический прообраз:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит .
На эту своеобразную ритмико-мелодическую отсылку к Лермонтову обратил внимание К. Ф. Тарановский, выделивший пастернаковского «Гамлета» из немногочисленной в советской литературе череды поэтических «отголосков» лермонтовской темы одиночества, которая была явно «не созвучна эпохе». По мнению Тарановского, это «стихотворение, всецело относящееся к “лермонтовскому циклу” и временно его как бы замыкающее» . Действительно, связь с лермонтовским текстом обнаруживается здесь не только на формальном уровне. Из пяти перечисленных М. Гаспаровым тематических ассоциаций-«окрасок», в совокупности своей образующих «семантический ореол» пятистопного хорея , в «Гамлете» присутствуют три: 1) дорога/путь («…я вышел на подмостки »; «…неотвратим конец пути »; «Жизнь прожить - не поле перейти »), 2) ночь («На меня наставлен сумрак ночи … ») и 3) жизнь/смерть («…Что случится на моем веку »; «Жизнь прожить - не поле перейти »). Нетрудно заметить, что первая и третья темы (дорога/путь и жизнь/смерть) к концу стихотворения символически смыкаются, сливаются воедино.
В 1-й строфе жизнь ассоциируется преимущественно с временем . Возникающая в 1‑м стихе динамическая пространственная ассоциация, связанная с выходом лирического героя на сцену, практически сразу же, во 2‑м стихе, «нейтрализуется» его (героя) статической позой:
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Я ловлю в далеком отголоске
Что случится на моем веку.
Во 2-й строфе эта внешняя статика подчеркивается расширением границ обозреваемого пространства: теперь это не только сцена, но и враждебно настроенный по отношению к одиноко стоящему на ней актеру - зрительный зал. Кажется, что зал - единственный активный субъект действия в этой строфе. Иллюзия возникает благодаря синтаксической инверсии, акцентирующей глагольный компонент сложного символического сравнения «“тысяча биноклей на оси ” (=зрительный зал / мир ) - “сумрак ночи ” (=тьма / зло )», создающего векторный образ «оси» - луча, направленного на актера:
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
3-я строфа связывает то, что случится «на веку» лирического героя-актера, со словами «замысел», «роль», «драма». Семантический спектр этих слов, разумеется, весьма широк. Смысловая доминанта в данном случае задается «евангельским» (условно говоря) контекстом - двумя стихами (3‑м и 4‑м) предыдущей, 2‑й строфы и 3‑м стихом последующей, заключительной 4‑й строфы - в полном соответствии с законом единства и тесноты стихового ряда:
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет иная драма,
И на этот раз меня уволь.
Наконец, в 4‑й строфе жизнь ассоциируется и с временем , и с пространством в одинаковой степени:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти (IV, 515).
Время и пространство здесь уже явно выходят далеко за пределы той системы координат, которая порождается чисто условной, ситуативно-хронотопической реальностью поэтического текста, и начинают соотноситься с конкретными реалиями романной действительности, представляя их в совершенно ином, символическом осмыслении. Эта строфа - контрапункт, объединяющий символику театра/жизни/пути и новозаветные аллюзии в один развернутый метафорический символ. Ее 4-й стих, дословно, без каких-либо ритмических инверсий воспроизводящий известную русскую пословицу, несет на себе двойную смысловую нагрузку. С одной стороны, актуализируется собственный буквально-«назидательный» смысл пословицы и ее образно-метафорическое значение, задаваемое контекстуальной ассоциацией «жизнь - путь» . С другой - пословица обретает новое значение, становясь внешним знаком перенесения действия стихотворения из символически-вневременного плана в план личностно-исторический . В стихотворение вносится элемент лирической конкретики, проецирующий его сюжет, так сказать, «на русскую почву». Лирический герой - «русский Гамлет» - соотносит архетипическую символику с собственной жизнью и событиями романной действительности. Становится понятно, кому предстоит пройти этот жизненный путь и вновь соединить распавшуюся связь времен.
Образ Гамлета давно и прочно вошел в мировое культурное сознание. «Ныне “Гамлет” - это не только текст Шекспира, но и память обо всех интерпретациях этого произведения», - констатировал Ю. Лотман . Стоит вспомнить хотя бы известное стихотворение Блока «Я - Гамлет. Холодеет кровь…», датированное 1914‑м годом. Его героя терзают мысли о трагической безысходности жизни:
Я - Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетет коварство сети,
И в сердце - первая любовь
Жива - к единственной на свете.
Тебя, Офелию мою,
Увел далёко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю,
Клинком отравленным заколот (2, 215).
Интересно отметить при этом одно весьма существенное отличие. Блоковский герой, «принц», до последней минуты хранит в сердце образ погибшей Офелии - и гибнет сам «в родном краю, / Клинком отравленным заколот». В стихотворении Пастернака нет внешних, «сюжетных» реалий, указывающих на связь с «Гамлетом» Шекспира (единственной «прямой отсылкой» остается название стихотворения). Но концептообразующее межтекстовое взаимодействие здесь все же возникает, доказательством чему могут послужить отдельные фабульные линии пастернаковского романа. «Если Юрий Живаго может ассоциироваться с Гамлетом <…>, то Евграф Живаго по отношению к нему - Фортинбрас: именно ему уготовано сохранить память о брате, сберечь его произведения, обеспечить будущее его дочери, - заметил А. Лавров . Так представления о Гамлете «становятся <…> ключом к созданию и пониманию образа Юрия Живаго» .
Данную параллель закрепляет еще одна архетипическая аллюзия - гибель отца Юрия Живаго. Роль коварного Клавдия (подкравшегося к спящему королю с «проклятым соком белены во фляге» и отравившего его) в этой «иной драме» исполняет адвокат Комаровский: он спаивает Андрея Живаго и умышленно провоцирует его на самоубийство. Можно указать и на другие эпизоды и фабульные линии романа, восходящие к образам бессмертной шекспировской трагедии и позволяющие понять, почему герой первого стихотворения живаговского цикла сравнивает себя с Гамлетом.
Но дело не только в этих сюжетно-архетипических аллюзиях. Обратимся к пастернаковским «Заметкам о Шекспире» (1942):
«Когда <…> вдруг натыкаешься на монолог Гамлета, всякому кажется, что это говорит он сам, лет эдак 15-20 назад, когда он был молод» (V, 323) .
Обратим внимание также на страничку из дневника Юрия Живаго, нашедшуюся впоследствии среди его бумаг:
«“…Постоянно, день и ночь шумящая за стеною улица так же тесно связана с современною душою, как начавшаяся увертюра с полным темноты и тайны, еще спущенным, но уже заалевшимся огнями рампы театральным занавесом. Беспрестанно и без умолку шевелящийся и рокочущий за дверьми и окнами город есть необозримо огромное вступление к жизни каждого из нас . Как раз в таких чертах хотел бы я написать о городе”.
В сохранившейся стихотворной тетради Живаго не встретилось таких стихотворений. Может быть, стихотворение “Гамлет” относилось к этому разряду?» (IV, 486).
Действительно, дневниковая запись воспринимается как еще не оформленный, но уже вполне сложившийся в общих чертах поэтический замысел , а текст стихотворения - как его художественное воплощение . Но для нас здесь важен другой момент. В заметках «К характеристике Блока» (1946) Пастернак говорил о «гамлетизме» Блока, определяя его как «натурально-стихийную, неопределившуюся и ненаправленную духовность», и утверждал, что «гамлетизм» неминуемо вел «…к драматизации всего Блоковского реалистического письма » (V, 363) . Ассоциация «город-жизнь-сцена-судьба-рок-роль», легшая в основу стихотворения, связывает начало духовных поисков героя с блоковским «гамлетизмом», который в данном контексте воспринимается как начальный, во многом еще стихийный, непредсказуемый в своих последствиях этап духовной и творческой эволюции Юрия Живаго. Стихотворение, по всей вероятности, было написано героем в последний год его жизни , а возможно даже за несколько дней до смерти . Во всяком случае, дневниковая запись, излагающая поэтический замысел (к ней мы еще вернемся - см. § 2.3.2), была сделана именно в этот период.
Интересна и та поэтико-жанровая характеристика, которую Пастернак дает своему роману: «Я думаю, что форма развернутого театра в слове - это не драматургия, а это и есть проза» . Прежде всего обратим внимание на слово «форма». Поэт отождествляет «прозу» не с ‘театром ’ и даже не со ‘словом ’ как таковым, а с ‘формой (т. е., скорее всего, одновременно с общим типом , конкретной разновидностью и «развернутым », динамически протяженным , вербализованным воплощением ) «театра в слове »’. Семантика «театра» и «сло́ва» контаминируется таким образом, что получившееся в результате понятие нельзя свести ни к «драматургии», ни к условной «драматической» напряженности действия . Театр-в-слове символизирует Жизнь-в-мире . Театр и мир неразделимы, как неразделимы жизнь и словесное искусство .
Символика театра, создаваемая рядом «сценических» сравнений, метафор и аллюзий (в том числе шекспировских), обретает в «Докторе Живаго» концептуальный статус.
Судьба героя романа - это его «роль» в той «иной драме», что разыгрывается на подмостках жизни. Эта «драма» герою глубоко чужда; он не хочет в ней участвовать, хотя интуитивно чувствует, что и в ней заключается глубокий, пока не осознаваемый им провиденциальный смысл («замысел упрямый»). Трагизм положения героя запечатлевает евангельское «моление о чаше», за которым снова следуют слова из театрального и «мирского» лексикона, свидетельствующие о готовности подчиниться, доиграть «роль» до конца («…Если только можно, Авва Отче , / Чашу эту мимо пронеси . // <…> Но продуман распорядок действий , / И неотвратим конец пути …»; ср.: «…Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» - Мк., 14: 36) . Интересно, что в первом (восьмистишном) варианте стихотворения «моления о чаше» не было, евангельская символика была представлена лишь аллюзивно (лексемой «фарисейство» в 3‑м стихе 2‑й строфы), а главная тема разрешалась в ином ключе:
Вот я весь. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске
То, что будет на моем веку.
Это шум вдали идущих действий.
Я играю в них во всех пяти.
Я один. Все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти (IV, 639).
Затем, когда 2‑я строфа станет 4‑й, Пастернак изменит 1‑й и 2‑й ее стихи - сохранив мелодику, но сместив содержательные акценты. То, что слышится в «далеком отголоске», в окончательном варианте соотносится не с шумом «вдали идущих действий», а с «гулом» зрительного зала и тем драматическим «замыслом», от участия в воплощении которого не может уклониться «лирический автор», предстающий здесь в ипостаси фаталиста, внезапно почувствовавшего свою обреченность. Путь (жизнь/роль) еще предстоит пройти (прожить/исполнить), но судьба героя (актера/Гамлета), по сути, уже предопределена. Именно фатализм придает монологу Живаго-«Гамлета» трагическую интонацию, проникнутую гефсиманской горечью и скорбью. Это закономерно - ведь судьба Гамлета также во многом архетипична: «Гамлет “творит волю пославшего его”. Так <…> в пастернаковской характеристике Гамлета проступает еще один образ, новый лик - Христа» (В. Альфонсов) . Однако понятно, что это стихотворение не о Христе. У новозаветной символики «Гамлета» другие истоки. Тот смысл, который она заключает в себе, несколько отличается от смысла, порождаемого образами стихотворений евангельского (под)цикла (о них речь впереди - см. §§ 2.3.1-2.4.2). Как мы уже говорили, в «Гамлете» раскрывается драматическая антиномичность мировосприятия Юрия Живаго, характеризующая начальный период его духовной и творческой эволюции. «Лирический автор» пытается понять: действительно ли свободен он в выборе своего дальнейшего пути? Что довлеет над ним - цепь роковых случайностей, именуемая трагической судьбой и вынуждающая его играть несвойственную ему роль , или все же предназначение , миссия , для выполнения которой он и приходит в этот мир? Для героя «Гамлета» роль и миссия синонимичны; ‘жизнь/миссия’ воспринимается им сквозь призму ‘судьбы/роли’. Индивидуально-авторское переосмысление знаменитой шекспировской метафоры приводит к появлению нового концепта-символа. Мир становится театром жизни , требующим от «актера» не «читки» и лицедейства, а максимальной естественности и верности самому себе, т. е. (если позаимствовать формулировку из другого стихотворения Пастернака, не входящего в живаговский цикл) стремления
…ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца (II, 150).
У театра жизни есть и противоположный смысловой полюс - «театральщина ». О «театральщине» говорит Живаго в главе 12‑й части 4‑й («Назревшие неизбежности»), рассказывая Гордону о том, «как он видел на фронте государя»:
«В сопровождении великого князя Николая Николаевича государь обошел выстроившихся гренадер. Каждым слогом своего тихого приветствия он, как расплясавшуюся воду в качающихся ведрах, поднимал взрывы и всплески громоподобно прокатывавше-гося ура».
От царя ждут исторических слов («- Он должен был произнесть что-нибудь такое вроде: я, мой меч и мой народ, как Вильгельм, или что-нибудь в этом духе. Но обязательно про народ, это непременно»), однако Николай смущенно молчит:
«…он был по-русски естественен и трагически выше этой пошлости. Ведь в России немыслима эта театральщина. Потому что ведь это театральщина, не правда ли?» (IV, 122) .
Мертвящая стихия «театральщины», т. е. неестественности, пошлости и позерства, воплощается в образах некоторых персонажей пастернаковского романа. Постоянно лицедействует адвокат Комаровский, выступая то в облике обаятельного злодея-искусителя, а затем кающегося и страдающего героя, то в более свойственной ему роли хваткого дельца и политического авантюриста. Актерствуют комиссар Гинц и основатель «Зыбушинской республики» анархист Клинцов-Погоревших (подробнее об этих персонажах см. ниже, в § 2.1.2). Даже Стрельников, чья революционность «выделялась своей подлинностью, фанатизмом, не напетым с чужого голоса, а подготовленным всею его жизнью и не случайным» (IV, 249), - и тот, как в определенный момент кажется Юрию Живаго, невольно кому-то подражая, играет в послеоктябрьском революционном трагифарсе не свою, а чужую роль:
«Этот человек должен был обладать каким-то даром, не обязательно самобытным. Дар, проглядывавший во всех его движениях, мог быть даром подражания. Тогда все кому-нибудь подражали. Прославленным героям истории. Фигурам, виденным на фронте или в дни волнений в городах и поразившим воображение. Наиболее признанным народным авторитетам. Вышедшим в первые ряды товарищам. Просто друг другу» (IV, 248).
Итак, символика театра в «Докторе Живаго» - символика многоплановая. Она соотносится как с содержанием (шекспировские цитаты и аллюзии, «сценические» сравнения и метафоры в прозаическом тексте, подчеркнуто «театральный» хронотоп первого стихотворения живаговского цикла), так и с формой или, если выразиться точнее, жанром произведения (попытка автора раскрыть жанровую специфику романа посредством определения «форма развернутого театра в слове»). Эти смысловые планы объединяет семантика ‘жизни ’. Будучи стихийной, непредсказуемой и даже «роковой» во внешних, феноменальных («исторических») проявлениях, жизнь в сокровенно-сущностной, ноуменальной своей глубине подчинена лишь законам вселенской («(мета)исторической») гармонии и внутренней, экзистенциальной, творческой свободы, преображающей человеческую душу и видимый мир.
Обо всем этом и повествует шестнадцатистишный «Гамлет». В композиционно-архитектонической структуре «Стихотворений Юрия Живаго» этот короткий текст (являющийся своего рода символической «квинтэссенцией» прозаических частей и глав) занимает особое положение: в нем намечаются и отчасти вербализуются те образы и (лейт)мотивы, которые в дальнейшем будут определять развертывание «поэтического» сюжета романа.
Лермонтов М. Ю. Собр. соч. в 4 т. М.: Правда, 1969. Т. 1. С. 341-342.
Тарановский К. Ф. О взаимоотношении стихотворного ритма и тематики // Тарановский К. Ф. О поэзии и поэтике. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 400. К «лермонтовскому циклу» в русской поэзии Тарановский причислял «целый ряд “вариаций на тему”, в которых динамический мотив пути противопоставляется статическому мотиву жизни », а также «ряд поэтических раздумий о жизни и смерти в непосредственном соприкосновении одинокого человека с “равнодушной природой” (иногда заменявшейся равнодушным городским пейзажем)», т. е. «произведения, имеющие какое-нибудь отношение к “Выхожу”». Данный цикл «получил широкое развитие в поэзии XX века <…>. В XIX веке русский 5‑ст. хорей часто развивался вне зависимости от лермонтовских достижений в области этого размера» (Там же. С. 381-382. Разрядка К. Тарановского).
«Всего в семантическом ореоле лирического 5‑ст. хорея можно выделить пять семантических окрасок <…>. Это (с убывающей значимостью): Ночь, Пейзаж, Смерть (торжествующая или преодолеваемая) и дорога. Они тяготеют друг к другу в различной степени» (Гаспаров М. Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М.: РГГУ, 2000. С. 264).
Интересно, что семантика отрицания как таковая, формально заключающаяся в частице «не» («прожить - не перейти»), в данном случае лишь способствует выявлению контекстуально-метафорического значения (жизнь - это ‘нелегкий путь, который предстоит пройти герою’).
Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров: Человек. Текст. Семиосфера. История. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 22.
Термины «межтекстовое взаимодействие», «межтекстовая(‑ые) связь(‑и)» нередко используются в качестве перифраз терминов «интертекст» и «интертекстуальность». См., напр.: Фатеева Н. А. Интертекст в мире текстов: Контрапункт интертекстуальности. М.: КомКнига, 2006; Ранчин А. М. «На пиру Мнемозины: Интертексты Бродского. М.: Новое литературное обозрение, 2001.
Понимая под интертекстуальностью изначальную ориентированность художественной речи - и человеческой речи вообще, вне разделения ее на письменную и устную - на «чужое» слово, мы в данной работе говорим о межтекстовом взаимодействии как об одном из проявлений интертекстуальности. Это определение объединяет все более или менее явные цитаты, реминисценции, аллюзии, литературно-архетипические параллели, углубляющие, динамизирующие смысл произведения и акцентирующие то принципиально новое значение, которое обретает в диалогическом взаимодействии с «чужим» - «свое», неповторимое, индивидуально-авторское слово.
Лавров А. В. «Судьбы скрещенья»… С. 250.
Поливанов К. М. Пастернак и современники. С. 264.
Слова Призрака (Шекспир В. Трагическая история о Гамлете, принце Датском / Пер. Б. Пастернака // Шекспир В. Собр. избр. произв. Т. 1. СПб.: Terra Fantastica МГП «Корвус», 1992. С. 64.
Позднее ту же мысль несколько иначе сформулировал А. Синявский: «Гамлет открыт всему человечеству. Им может, в принципе, оказаться каждый» (Терц Абрам . Голос из хора // Терц Абрам (Синявский А. Д.). Собр. соч. в 2 т. М.: СП «Старт», 1992. Т. 1. С. 645).
Курсив Б. Пастернака.
Начало небольшого монолога, предварявшего авторское чтение первых глав романа в доме П. А. Кузько 5‑го апреля 1947 г. Стенографическая запись этого выступления была сделана Л. Чуковской. См.: Чуковская Л. К. Отрывки из дневника // Чуковская Л. К. Соч. в 2 т. М.: Гудьял-Пресс, 2000. Т. 2. С. 231.
На существенную разницу между пастернаковской формой «театра в слове» и собственно драматической формой указала Л. Чуковская в письме Д. Самойлову, создавшему в 1988 году инсценировку «Живаго и другие»: «Надо ли превращать роман в драму? Сомневаюсь. <…> Зачем <…> превращать найденную им (Пастернаком. - А. В. ) форму театра в слове - в еще какую-то драматическую форму? <…> Ведь это прямо противоречит убеждению автора, которого Вы инсценируете» (Самойлов Д. С. , Чуковская Л. К. Переписка: 1971-1990. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 246).
Подробнее о символике чаши см. § 2.4.2.
Альфонсов В. Н. Поэзия Бориса Пастернака. С. 295.
Стоит обратить внимание и на полемическую направленность данного эпизода, отчетливо проявляющуюся при его сопоставлении с одним из фрагментов романа А. М. Горького «Жизнь Клима Самгина». Ср.: «…Площадь наполнилась таким горячим, оглушающим ревом, что у Самгина потемнело в глазах». Отдавая себя во власть верноподданнического порыва, охватившего толпу, горьковский герой-интеллигент опускается на колени: «Необыкновенно трогательными казались ему царь и царица там, на балконе. Он вдруг ощутил уверенность, что этот маленький человечек, насыщенный, заряженный восторгом людей, сейчас скажет им какие-то исторические, <…> чудесные слова. Не один он ждал этого…» (Горький А. М. Жизнь Клима Самгина // Горький А. М. Собр. соч. в 18 т. М.: ГИХЛ, 1960-1963. Т. 13. С. 369, 370). Никаких «исторических» слов Николай II здесь тоже не произносит - к досаде и разочарованию Самгина, который, в отличие от Живаго, жаждет именно «театральщины»: «“Да, ничтожный человек, - размышлял он не без горечи. - Иван Грозный, Петр - эти сказали бы, нашли бы слова…”
Он чувствовал себя <…> обманутым…» (Там же. С. 371).
«Гамлет» Борис Пастернак
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Анализ стихотворения Пастернака «Гамлет»
Роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» открывается стихотворением «Гамлет», которое поэт приписывает авторству своего героя. Впоследствии это произведение приобрело огромную популярность, потому как в нем дается ответ на вопрос, что же такое человек, и может ли он оставаться самим собой до конца жизни.
История возникновения этого произведения довольно необычна. Помимо литературной деятельности Борис Пастернак, владеющий несколькими иностранными языками, занимался переводами. И именно его авторству принадлежит самая знаменитая русскоязычная версия знаменитого «Гамлета» Уильям Шекспира. Работая с первоисточником, поэт смог в полной мере ощутить трагедию главного героя, поставленного перед непростым выбором. Однако свое произведение он посвятил актерам, которым предстоит сыграть эту непростую роль на сцене, поэтому стихотворение начинается со строк: «Гул затих. Я вышел на подмостки, прислоняясь к дверному косяку». Однако, описывая те чувства, которые испытывает человек в образе Гамлета, Пастернак имеет ввиду не только актеров . Образ, созданный поэтом, гораздо шире и глубиннее. Он является собирательным и включает в себя множество ипостасей, которые обобщены обычными эмоциями. Если рассматривать их с философской точки зрения, то каждый из нас, будь то Юрий Живаго, шекспировский Гамлет, сам Пастернак или же любой другой человек, рано или поздно встает перед жизненным выбором. И. приняв какое-то решение, испытывает не только волнение, но и страх от осознания того что есть только одно мгновение, когда можно что-то изменить или же исправить, после которого наступает так называемая «точка невозврата», когда все последующие поступки уже не будут иметь никакого значения. Поэтому главный герой стихотворения, обращаясь в переполненный зал, просит: «Если только можно, Авве Отче, чашу эту мимо пронеси». Это означает, что в качестве актера он боится сыграть свою роль недостаточно хорошо и вызвать осуждение публики. Однако если разобраться, то любой человек ведет себя точно также вне зависимости от того, кем он является, ведь в жизни каждому из нас приходится лицедействовать. И от того, насколько хорошо и убедительно сыграна роль, зависит абсолютно все – успешная карьера, личное счастье, реализация собственного творческого потенциала.
Обращаясь к судьбе, которая предопределена для каждого человека, Пастернак отмечает: «Я люблю твой замысел упрямый и играть согласен эту роль». Это означает, что автор не намерен противиться очевидным вещам, он – фаталист . Именно так живет большинство из нас, полагаясь на старое доброе «авось», даже не осознавая, что иногда важно не только хорошо выучить свою роль, но и знать содержание всей пьесы, которое может меняться и трактоваться по-разному. Поэтому фраза поэта о том, что «сейчас идет другая драма. И на этот раз меня уволь» сегодня, как и 70 лет назад, может расцениваться, как открытый бунт человека, осознающего, что его заставляют стать участником заранее спланированного представления, о котором он не имеет ни малейшего представления. И это неприкрытое желание отказаться от навязанной роли в условиях тоталитарного режима вызывает искреннее восхищение поэтом, который, в первую очередь, является гражданином своей страны и не желает быть чьей-то марионеткой.
Тем не менее, Пастернак признает, что бороться с системой, которая обладает отлаженным механизмом манипуляции людьми, совершенно бесполезно , так как «продуман распорядок действий и неотвратим конец пути». Потому автор признается, что в своем желании быть личностью он одинок. Финальная же фраза этого стихотворения о том, что «жизнь прожить – не поле перейти» свидетельствует о том, как трудно человеку оставаться искренним и верным самому себе в тех ситуациях, когда окружающие ожидают от него совсем иного.
